Неточные совпадения
Рассказы и болтовня среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей на земле, часто так были смешны и дышали такою силою живого
рассказа, что нужно было иметь всю хладнокровную наружность запорожца, чтобы сохранять неподвижное выражение лица, не моргнув даже усом, — резкая черта, которою отличается доныне от других
братьев своих южный россиянин.
Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего
брата, и только беспредельная доверенность, внушенная
рассказами Настасьи об этом странном человеке, удержала ее от покушения убежать от него и утащить за собою свою мать.
Вошли в ресторан, сели за стол в уголке, Самгин терпеливо молчал, ожидая
рассказа, соображая: сколько лет не видел он
брата, каким увидит его? Дронов не торопясь выбрал вино, заказал сыру, потом спросил...
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее
рассказ о
брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Решил пойти к
брату и убедить его, что
рассказ о Марине был вызван естественным чувством обиды за человека, которого обманывают. Но, пока он мылся, одевался, оказалось, что
брат и Кутузов уехали в Кронштадт.
Но в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с
братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о политике, жалобными
рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
Я бы, впрочем, и не стал распространяться о таких мелочных и эпизодных подробностях, если б эта сейчас лишь описанная мною эксцентрическая встреча молодого чиновника с вовсе не старою еще вдовицей не послужила впоследствии основанием всей жизненной карьеры этого точного и аккуратного молодого человека, о чем с изумлением вспоминают до сих пор в нашем городке и о чем, может быть, и мы скажем особое словечко, когда заключим наш длинный
рассказ о
братьях Карамазовых.
— Нынче на это не обращают внимания, — говорил мне мой отец, — а вот
брат Александр — он шесть месяцев сряду всякий вечер читал с Офреном Le récit de Théramene [
рассказ Терамена (фр.).] и все не мог дойти до того совершенства, которого хотел Офрен.
Родился я, судя по
рассказам, самым обыкновенным пошехонским образом. В то время барыни наши (по-нынешнему, представительницы правящих классов) не ездили, в предвидении родов, ни в столицы, ни даже в губернские города, а довольствовались местными, подручными средствами. При помощи этих средств увидели свет все мои
братья и сестры; не составил исключения и я.
Кончался этот
рассказ соответствующей моралью: реестровый казак внушал своим товарищам, как нехорошо было с их стороны сражаться против своих
братьев — гайдамаков, которые боролись за свободу с утеснителями — поляками…
Впоследствии из
рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в те дни, когда ее
братья настойчиво требовали у отца раздела имущества.
К этому-то разряду «обыкновенных», или «ординарных», людей принадлежат и некоторые лица нашего
рассказа, доселе (сознаюсь в том) мало разъясненные читателю. Таковы именно Варвара Ардалионовна Птицына, супруг ее, господин Птицын, Гаврила Ардалионович, ее
брат.
Смотри, Костя, учись хорошенько!» [При публикации Записок в 1859 г.
рассказ о непристойном поведении царского
брата, Константина Павловича, в день торжественного акта по случаю открытия Лицея был сильно изменен.
— Верю, верю,
брат, — отвечал расстроенный этим
рассказом Помада.
Возвращаюсь, однако, к моему
рассказу: по уходе подрядчика, между
братьями сейчас же начался спор, характеризующий, как мне кажется, не только их личные характеры, но даже звания, кои они носят.
Трясучкин выслушал внимательно простодушный
рассказ своего друга и заметил, что „тут,
брат, пахнет Подгоняйчиковым“.
В этом отношении адмиральша была преисполнена неотразимого предубеждения, помня еще с детства
рассказ, как в их же роде один двоюродный
брат женился на двоюродной сестре, и в первую же ночь брака они оба от неизвестной причины померли.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания:
братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их
рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
— Да-с, у каждого есть своя веревочка… Верно-с!.. А канатчик-то все-таки повесился… Кончено… finita la commedia… [комедия окончена… (итал.)] Xe-xe!.. Теперь,
брат, шабаш… Не с кого взять. И жена, которая пилила беднягу с утра до ночи, и хозяин из мелочной лавочки, и хозяин дома — все с носом остались. Был канатчик, и нет канатчика, а Порфир Порфирыч напишет
рассказ «Веревочка» и получит за оный мзду…
Вспоминая отношение Любови к
брату, до известной степени настроенный ее
рассказами о Тарасе, он ожидал увидать в лице его что-то необычное, не похожее на обыкновенных людей.
По
рассказам Мельникова Евсею было известно, что
брат кухарки, Матвей Зимин, служит на мебельной фабрике и читает запрещённые книжки. И вдруг Евсею захотелось сказать, что полиции известна неблагонадёжность Зимина.
Главное,
Рассказов никогда не трогал своего
брата мужика, а только купцов и богатых служащих.
— Ну,
брат, удивил ты меня, — проговорил Лежнев, как только Волынцев кончил свой
рассказ. — Много странностей ожидал я от него, но уж это… Впрочем, узнаю его и тут.
Рассказ показался Петру смешным и, выставив
брата в жалком виде, несколько успокоил Артамонова старшего.
В течение моих
рассказов мне не раз приходилось говорить о сестре А. Ф. Бржесского, Близ. Фед. Петкович. Но теперь, соблюдая последовательность, я должен сказать несколько слов об их старшей сестре Екат. Фед. Романовой. Она была гораздо ровнее характером подвижной сестры своей. Совершенная брюнетка с правильными чертами и с восточным загаром лица, она, походящая романтизмом и нежностью на
брата Алексея, вышла замуж за морского капитана Вл. Павл.
С самого начала идет коротенький
рассказ о баснословном времени славянской истории (V–IX века) и приводится
рассказ новгородского летописца о скифах и славянах, которых он почитает единоплеменным народом, производя их названия от имен князей Скифа и Славяна, родных
братьев.
Доктор Шевырев односложно успокаивал ее, а писатель, высокий, мрачный, черноволосый, немного похожий на покойного
брата, раздраженно прохаживался по комнате, пощипывал бороду, посматривал в окно и всем поведением своим показывал, что
рассказ матери ему не нравится.
— Почему? — повторил он вопрос
брата Ираклия. — Я и сам хорошенько не знаю, но мне хочется выговориться… Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что вы один меня поймете — я веду свой
рассказ к кукле. Введение немного странное и нелепое, но необходимое… Я, наконец, хочу, чтобы вы поняли мое сумасшествие. Ведь в ваших глазах я сумасшедший, маньяк…
Рассказ Матвея, по-видимому, не произвел никакого впечатления. Сергей Никанорыч ничего не сказал и стал убирать с прилавка закуску, а жандарм заговорил о том, как богат
брат Матвея, Яков Иваныч.
Рассказы Алёши и мои о работе нашей увлекли в дело учительницу с
братом её, оба стали они помогать нам усердно, всё больше добывая книг, внимательно следя по газетам за всем, что было необходимо нам знать.
Возбужденный борьбою, поручик глядел на смеющееся, наглое лицо Сусанны, на жующий рот, тяжело дышащую грудь и становился смелее и дерзче. Вместо того, чтобы думать о векселях, он почему-то с какою-то жадностью стал припоминать
рассказы своего
брата о романических похождениях еврейки, о ее свободном образе жизни, и эти воспоминания только подзадорили его дерзость. Он порывисто сел рядом с еврейкой и, не думая о векселях, стал есть…
— На, аль взаправду это не тебе тетка-то? Так, так, так!.. Николаю Егорычу Бекасову, вот ведь чья она тетка-то, — вывернулась старуха. — Похороны, сударь, были богатеющие, совершали, как должно, не жалеючи денег. Что было этого духовенства, что этой нищей
братии!.. — продолжала она, поджимая руки и приготовляясь, кажется, к длинному
рассказу. Но в это время из соседней комнаты послышался треск и закричал сиплый голос...
Но в те юные годы и при тогдашней моей невежественности и неопытности я ничего этого не понимал и пророчества отца Диодора пустил по ветру вместе со всеми его нескладными
рассказами о его
братьях, отличавшихся в пехоте, при пушках, и во флоте, и о всей греческой храбрости и о находчивой политичности знаменитого, но уже более не существующего в России греческого балаклавского баталиона.
Так прошло более месяца, как вдруг случились у нас два происшествия: первое заключалось в том, что к родным Сержа пришла будто бы весть, что он в Петербурге имел неприятную историю с
братом своей жены и опасно занемог. При
рассказах об этом чего-то, очевидно, умышленно не договаривали, и в городе от этих недомолвок пошли толки, что у Сержа была дуэль и что он опасно ранен. Жена его немедленно поскакала в Петербург.
Вера начала рассказывать о своих
братьях. Знала она их удивительно: столько в ее
рассказах сказалось наблюдательности, столько любви и тонкого психологического чутья, что я слушал с действительным интересом. Остальные довольно недвусмысленно выражали желание переменить разговор.
Да и старший мой дядя — его
брат, живший всегда при родителях, хоть и опустился впоследствии в провинциальной жизни, но для меня был источником неистощимых
рассказов о Московском университетском пансионе, где он кончил курс, о писателях и профессорах того времени, об актерах казенных театров, о всем, что он прочел. Он был юморист и хороший актер-любитель, и в нем никогда не замирала связь со всем, что в тогдашнем обществе, начиная с 20-х годов, было самого развитого, даровитого и культурного.
Был декабрь месяц, мы с
братом собирались ехать на святки домой. Однажды в студенческой читальне просматриваю газету «Неделя». И вдруг в конце, в ответах редакции, читаю: «Петербург, Васильевский остров. В. В. С-вичу. Просим зайти в редакцию». Это — мне. Месяц назад я послал туда небольшой
рассказ из детской жизни под заглавием «Мерзкий мальчишка».
В каком отношении был цейгмейстер к Владимиру? О! его полюбил он, как
брата, слушался даже его советов, нередко полезных. С каким негодованием внимал он
рассказу его о простодушии и беспечности Шлиппенбаха, которого будто Владимир заранее уведомил о выходе русских из Нейгаузена! С каким удовольствием дал он убежище в своей пристани этому обломку великого корабля, разбитого бурею!
Разговор трапезовавших был односложен и вертелся на обыденных предметах: князь Никита не начинал своего
рассказа о событиях в Александровской слободе, а
брат его не задавал до защемления сердца интересующих его вопросов.
Поручик батареи Е. П. Егоров был близким приятелем
братьев Чеховых и упомянут А. П. в его
рассказе «Золотая Коса».
Прошло шесть лет. Яков и Григорий Иоаникиевы Строгановы сошли в могилу. Их великое дело на далекой по тогдашнему времени окраине России перешло в руки не принимавшего до тех пор участия в делах
братьев их младшего
брата Семена Иоаникиева и двум сыновьям покойного Максима Яковлевича и Никиты Григорьева Строгановых. Их и застаем мы в момент начала нашего
рассказа в июле 1631 года в деревянном замке.
Она в середине ее
рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к
брату...
Иноки крестились и отходили.
Рассказ двух братий-трудников о «сеножатех» передавался из уст в уста и дошел до митрополита…